Сама сжимает пальцами его возбужденный член, проводит вдоль ствола несколько раз, чуть сжимая чувствительную головку. Опускается на него, медленно, так мучительно сладко растягивая себя, закрывая от наслаждения глаза.

Оседает как можно глубже, слегка раскачиваясь, Ян смотрит, как Кира запрокидывает голову, как собирает наверх волосы и поднимает руки, а потом, лаская шею, ведет ладонями вниз, сжимая грудь и соски. Невероятная, просто невероятная девушка, в которой нет ни грамма фальши. Его самого колотит от возбуждения, Кира раскачивается сильнее, громко стонет, делает бедрами круговые движения, течет еще больше, омывая член Яна своим соком, трется клитором о мошонку, чувствует, что скоро кончит, но не хочется так быстро.

Наклоняется вперед, ее тут же притягивают ближе, Ян целует, уже не в силах сдерживать себя, ловит крики девушки, когда начинает сам, поднимая бедра, вбиваться в ее лоно. Фиксирует за талию, Кира уже кричит в голос, член набух еще больше, его крупная головка упирается в заднюю стенку влагалища до сладкой боли, приближая ее к оргазму.

Кира кончает, мышцы судорожно сжимаются, она провоцирует оргазм Яна, который чувствует это, делает еще несколько толчков, кончая следом в раскрытое лоно девушки. Кира падает ему на грудь, тяжело дышит, тело покрыто испариной, слышит, как сердце Яна отбивает громкими ударами.

Ян гладит ее по спине, все еще находясь внутри, и это так невероятно правильно, быть с ней, в ней, чувствовать, любить, защищать.

— Кто такая Милка? — спрашивает тихо, не поднимая головы.

— Соседка.

— А почему она плавает почти голая?

— Мы с детства дружим, малышней еще купались вместе, только бассейн был другой.

— Она что, не вышла из пятилетнего возраста?

— Ты поедешь со мной?

— С тобой? Куда?

— В Чикаго.

Ян так резко сменил тему, что Кира не поняла, о чем он.

— Зачем в Чикаго? Прямо сейчас? Я не понимаю.

— Там университет, нужно появиться на пару месяцев.



Глава 25

— Что это?

— Заявление, я увольняюсь, хотя это была всего лишь преддипломная практика, и официально я не устроен в твою компанию.

— В нашу компанию.

— В твою.

Ян повысил голос, сжал челюсть и неотрывно смотрел в холодные глаза своего отца. Несмотря на то, что за окном была невыносимая духота и жара, в кабинете дома элитного поселка с живописным названием «Лесной» стояла арктическая стужа.

Отец и сын смотрели друг на друга, пронизывая взглядами, и казалось, что еще немного, и каждый сорвется в оскорбления или, того хуже, в драку. Артур Эдуардович небрежно глянул на лист белой бумаги, что лежал на отполированной поверхности стола, ничего не ответил, лишь снова посмотрел на сына.

— Вот, еще и диплом. Как обещал.

Ян кидает к листу кусок картона, который является свидетельством того, что он закончил университет, свидетельством того, что он больше ничего никому не должен.

— Ты обещал не мне.

— Не тебе, но тому, кому я его обещал, он уже не нужен.

— Мать хотела, чтоб ты продолжил наше дело.

— Не смей говорить о ней хоть слово, ты не стоишь даже ее памяти, — Ян облокотился сжатыми кулаками о стол, склонившись к отцу, цедя каждое слово сквозь зубы, с трудом сдерживая себя.

— Ты снова за старые детские обиды, Ян, ты уже достаточно взрослый для этого.

— Я не хочу с тобой об этом говорить, вот диплом, вот заявление, у меня совершенно другие планы на жизнь. Теперь меня ничто не связывает и не держит в этом доме и в этой стране, твоя корпорация и деньги мне не нужны.

Ян отошел к окну, в кабинете, и правда, было прохладно, кондиционер работал на всю. Он не хотел долго общаться с отцом, он не видел Киру три дня: защита диплома, оформление всех бумаг, переговоры с Чикагским университетом, с ребятами в Англии. Ян хотел быстрее закончить со всем этим, оборвать все нити, что еще связывали его с отцом, с этим местом, находиться в котором ему больно.

— Я верю в то, что тебе не нужны деньги, ты сам достаточно зарабатываешь, имея в Англии бизнес. Чем вы там занимаетесь? Красите машины? Собираете старье по кускам? Это не бизнес — это хобби, сынок.

— Это хобби приносит мне немало денег, и это не просто старье, мы воплощаем мечту. Хотя тебе этого не понять, с твоим черствым сердцем и атрофированными чувствами можно даже и не пытаться этого делать.

— Тебе не кажется, что ты слишком много на себя берешь? — Артур Эдуардович тихо постучал по столу пальцами, ему не нравились эти эмоциональные вспышки сына, но все можно было списать на молодой возраст и импульсивность.

— Нет, мне не кажется.

— Может быть, тебе напомнить, кто дал тебе образование, лучшее, заметь?

– Я никогда тебя о нем не просил. Ты был только рад избавиться от меня, я бы мог прекрасно учиться здесь и видеть свою мать не два раза в год на несколько дней! А ты решил, что если я буду получать это сраное лучшее образование в частной школе и колледже в другой стране, то всем от этого будет только лучше. Ты вообще когда-нибудь спрашиваешь мнение других? Ах, да, о чем это я? Кельман-всемогущий никогда ничего ни у кого не спрашивает, он все делает так, как считает нужным именно он.

— Ян!

— Ты даже о болезни матери не говорил мне ничего. Три года! Целых три года! А сейчас устраиваешь какой-то цирк с этим прудом! Да кому он нахрен вообще нужен? Место скорби? Это ты что — скорбишь? Ты, который трахал своих помощниц и секретарш в этом кабинете, а за стеной мама лежала под капельницами. А сейчас что? Скорбь?

Кельман повел головой, посмотрев исподлобья на сына.

— Ты многого не понимаешь, я всего лишь…

— Я не хочу тебя слушать. Ты даже не дал мне попрощаться с ней, с единственным дорогим для меня человеком, которого я так любил и люблю до сих пор, ты знал это, и не дал.

— Марина сама не хотела этого.

Да, в этом была вся его мама, она бы не хотела, чтоб он видел, как ей больно и как она медленно угасает, даже имея миллионы, ты не в силах купить здоровье и любовь. Отец постоянно изменял, она знала, но молчала, словно не от мира сего, увлеченная книгами, театром, искусством. Ян помнит и никогда не забудет, какой она была красивой и доброй, словно ангел. Отец постоянно таскал ее на бесчисленные приемы, банкеты, званые ужины, где все восхищались ее красотой и умом, при этом спокойно трахая своих любовниц, содержа их, снимая квартиры, покупая машины. Он бы не удивился, если узнал, что у него есть брат или сестра, внебрачные дети отца.

Первый раз Ян понял это в десять лет, до этого его семья казалась ему идеальной, он так хотел походить на отца, стать таким же уверенным, умным, властным. Но все иллюзии рухнули в один миг, когда он заглянул в этот самый кабинет, где они находятся сейчас. Отец натягивал на свой член молоденькую помощницу, а она, зажав рот ладонью, сдерживала крики и стоны.

Кто бы тогда мог подумать, что Ян так впечатлится, замкнется в себе, хотя всего-то десять лет. Потом, став старше, он часто анализировал и прокручивал ситуацию заново, именно она стала точкой отсчета его ненависти к отцу. А через год его отправили в Англию, мама говорила, что так будет лучше, взяла с него обещание, что он выучится, он выполнил его и выучился.

Каждый раз, приезжая на каникулы, все время проводил с матерью, присматриваясь к отцу, замечая все новые подтверждения его лжи и обмана, но так и не рискнул все рассказать ей. Кто-то скажет, что это детская психологическая травма, что он придумал все на ровном месте, но Ян презирал и не выносил измену в любом виде, это мерзко, подло и нечестно, это, прежде всего, неуважение не только к человеку, который любит тебя, но и к самому себе.

— Она могла не хотеть чего угодно, но я как сын должен был знать! Ты не дал мне даже этого, а сейчас устраиваешь этот цирк с прудом.

— Что у тебя с Деминой?

Ян напрягся, снова склонился над столом, рассматривая невозмутимого и спокойного отца. Вот эта его манера невозмутимого вершителя судеб выводила не меньше его надменности.